Константин Райкин: «Миссия искусства – жалить, ранить, раздражать».

18.08.2016 14:40

Текст: Мария Дубинская

Фото: Дмитрий Дубинский

 

Руководитель театра «Сатирикон» Константин Райкин провёл необычайно увлекательный мастер-класс для учеников X Международной летней театральной Школы Союза театральных деятелей России.

Его размышления о театре и актёрской природе, несомненно, будут интересны не только представителям профессии, но и всем, кому небезразлично театральное искусство.

 

 

Театр – тема для меня бесконечная. Это просто вся моя жизнь.

Актёрство, режиссура, методология, преподавание – всё это мне невероятно интересно. Да что там: считаю, ничего интереснее театра на свете вообще не существует.

Наше дело, актёрское, оно непознаваемое и очень живое. Тот, кто думает, что актёром быть научился – тот дурак.

Я учусь всегда.

Важно помнить, что опыт – это штампы. Он опасен и может нанести вред. Потому что опыт всегда сопряжён с потерей бесстрашия.

 

 

Опыт – это, так сказать, желание опереться на известное. А актёру необходимо пребывать в положении ученика, ведь только вечное ученичество даёт возможность всё испытать впервые и быть естественным.

В профессии нашей всё и всегда должно быть впервые!

Очень часто я наблюдаю за тем, как ученик делает что-нибудь совершенно гениально. И всё это благодаря неумению, из-за отсутствия опыта.

От безысходности он не изображает другого человека – он изображать ещё не умеет, он вынужден этим другим человеком именно становиться. И порой это бывает по-настоящему незабываемо и неповторимо.

 

 

Актёр обязан «шляться»!

 

Очень большое количество артистов – нелюбопытны и нелюбознательны. Я студентам прямо так и говорю: «Если узнаю, что вы за весь год не посмотрели ни одного спектакля в Мастерской Фоменко – выгоню!».

Вообще, своим ребятам я специально устраиваю просмотры в рамках изучения актёрского мастерства.

Считаю, это жизненно необходимо.

 

 

Молодым людям нужно разобраться в театральной жизни, сориентироваться.

А Москва - это театральная Мекка. Здесь очень много разного интересного.

Нужно смотреть, смотреть, смотреть – и хорошие работы, и плохие; разбираться, разбираться, разбираться. Это обязательные вещи. Потом мы всё обсуждаем.

А в моём родном Щукинском училище, кстати, как это ни прискорбно, запрещают ходить, допустим, на Серебренникова: «Это гадость!».

Там не знают о целом ряде современных театральных явлений!

А студентам ведь только позволь не смотреть! Кто самые большие ретрограды и консерваторы? Студенты!

 

 

Педагоги им рассказывают спектакль, а они и рады. Но это же как в анекдоте:

- У Карузо мерзкий голос, фальшивит.

– А вы что, слышали его?

- Да нет, мне Шапиро напел!

Вот там так и происходит: Шапиро напел. И что это? Щукинцы внимают рассказам педагогов о спектаклях Богомолова!

Да надо пойти и посмотреть самому! О чём тут ещё думать-то?

 

 

Есть в театральном мире самые разные явления, они могут нравиться и не нравиться, но с ними нельзя не считаться.

Это разные режиссёры и разные виды театра, которые существуют на данный момент, и это обязательно надо видеть.

Не читал, но осуждаю – всё это с совковых времён тянется.

Но ведь наше дело театральное - оно такое живое, такое разное!

 

 

Выдающийся историк театра Павел Марков говорил: «Надо шляться».

То есть надо проникать в различные интересные места.

Нужно интересоваться театром, ходить на самые разные премьеры – не только в крупные театры, но и во всевозможные студии.

Я – за разный театр. За его богатство во всех проявлениях.

Это единственный здоровый путь в профессии.

Раньше келейным, консервативным институтом считалась Школа-студия МХАТ, а теперь «Щука».

Очень обидно, что в Театре Вахтангова, где такой замечательный режиссёр, как Римас, такой старообразный институт…

Актёры обязаны держать нос по ветру. Мы же все - на беговых дорожках.

Есть такие, которые последние, но об этом не знают.

Они бегут себе, и по сторонам не смотрят. Им невдомёк, что они в самом хвосте, им кажется, что они первые.

Какое горькое заблуждение!

 

 

Принцип семи названий

 

Очень не люблю, чтобы спектакль шёл долго.

У нас в театре действует принцип семи названий – по количеству дней в неделе.

Любое восьмое наименование - вытесняет предыдущее, и их опять становится семь.

Спектакли должны сменяться чаще. Каждый идёт в среднем 4 раза в месяц, а это ровно столько, сколько требуется для того, чтобы он оставался в хорошей форме. 

Когда в репертуаре много названий, это, на мой взгляд, свидетельствует о бесхозяйственности.

 

 

Когда 20 названий – значит, в среднем спектакль идёт раз в месяц. Куда это годится? А если это премьера, получается, ей достаётся лишь 3-4 показа? Этого для премьеры очень мало.

То есть новорожденный ребёнок сразу же осуждён на голодание, понимаете? Для премьеры требуется как минимум 6-7 показов.

Любой спектакль, если его играть раз в месяц – забывается. Ежедневно нужно репетировать заново.

 
 

 

Да, например, я каждый свой спектакль делаю очень крепко, но с любой самой хорошей постановкой так: отвернёшься на мгновение, и то, что только что было хорошо – уже плохо!

Процесс тления происходит беспрестанно!

Так что спектакль – это очень скоропортящаяся вещь, нужно всё время за ним следить.

 

 

Поэтому, извините, я не верю во все эти «двадцатилетние» спектакли, в их качество. Невозможно бороться за качество 25, 30 лет…

Конечно, постановку реанимируют к датам каким-то знаменательным, но ведь потом она опять идёт хрен знает как. 

Спектакли нужно снимать с репертуара так же, как вставать из-за стола после правильной трапезы: с лёгким чувством голода.

Расставаться надо с приятным чувством досады и желанием сыграть это ещё, а не с ощущением: «Ну, всё, слава Богу, наконец-то!».

 

 

Режиссёр – это главнокомандующий

 

Я тяготею к лицедейскому театру. Люблю перевоплощения.

Не люблю, когда играют в районе самих себя. Люблю, когда артист меняется.

И ещё, я не сторонник битв амбиций и таланта между режиссёром и актёром: кто кого? Это дело нездоровое.

Говорят порой, что между ними должен возникнуть диалог, борьба – да ничего подобного.

В театре должно быть единоначалие. То есть главный – режиссёр Он командир. И это не обсуждается.

И если приходит режиссёр в три раза моложе тебя – нужно подчиниться.

Актёр обязан развиваться, работать, опалённым верой в себя и свои необъятные возможности, а не почивать на лаврах и диване.

 

 

Нас возвышающий обман

 

Преподаю я давно. Так давно, что сбился со счёта лет.

Первый курс у Райкина – это тренинг и муштра, но вместе с тем и медовый месяц. Потому что это лучшие в мире студенты, а я для них лучший в мире преподаватель.

Так выражается наша взаимная энергия заблуждения, обоюдный, нас возвышающий, обман.

Кстати, все самые высокие духовные проявления вообще связаны с заблуждениями...

 

 

Мы делаем упражнения, которые учат концентрировать волю и внимание. В нашем деле это очень важно.

Дальше переходим к этюдам-фантазиям, когда, например, нужно «оживить» предмет, пофантазировать, понять душу животного и так далее.

Использую в работе метод «вербатима»: наблюдение за людьми, их живой речью. Человек для актёра должен быть постоянным объектом пристального наблюдения!

Ребята встречаются с разными возрастными и социальными типажами, всё время общаются с народом. А он, народ, зачастую разговаривает только матом с междометиями. Жизнь такая.  

Я запрещаю редактировать текст. Всё это очень интересный срез жизни. И это приносит впечатляющие плоды.

 

 

Мат в современном искусстве

 

Я категорически против запрещения мата. И вообще против каких бы то ни было запретов.

Это отвратительный совковый тупиковый путь, который мы уже проходили.

Такой подход ничего не даст.

Нельзя мат запрещать. Нет, ну эту глупость уже сделали, да – приняли закон и запретили. Но он ведь не соблюдается! И соблюдаться не будет. Потому что есть закон жизни, а его не победить.

Искусство во всём мире этот Рубикон давно перешагнуло. Да и у нас тоже. И вспять уже повернуть не получится.

Если посмотреть, современная отечественная драматургия без мата практически не обходится. Просто потому что это есть в окружающей нас действительности.

В том, что так говорит наш народ, ничего хорошего, безусловно, нет. Но искусство – это же зеркало. Вообще, главное предназначение искусства – отражать жизнь.

Поэтому запрет мата – борьба с зеркалами.

Но, как говорится, «неча на зеркало пенять, коли рожа крива».

 

 

 

Это данность. Так разговаривают люди любого сословия.

Интеллигенция, служащие, низкие служащие, вообще не служащие, бомжи, вся армия, молодёжь...

Это плохо? Плохо.

Есть исключения, конечно, люди, как мой папа, например, который никогда свою речь нецензурными выражениями не засорял.

Но в массе своей народ наш не такой и это надо признать.

И почему, спрашивается, искусство должно показывать неправду?

Искусство - это же не только обои для драпировочки, чтобы было мило и приятно. Это и ещё что-то.

Искусство – это раздражающая и ранящая субстанция.

 

 

 

Как, скажите мне, снять документальный фильм об армии, без мата?

А кино о жизни тех, кто этот самый закон провёл в жизнь? Да я просто ручаюсь, что они мат ещё как используют!

Некоторые сетуют на то, что вот, мол, раньше этого не было, как-то, дескать, обходились Толстой и Чехов без мата.

Это не довод, поймите.

Раньше и джаза не было, и рока. Были только Моцарт и Бетховен. Но искусство развивается непрестанно.

А куда, в какую сторону?

В ту сторону, где есть возможность проникнуть под толстеющую, грубеющую кожу читателя, слушателя, зрителя.

 

 

Жизнь на нас наступает острее, больнее, беспощаднее. Мы привыкаем ко всему. Мы покрываемся бронёй. И то, что раньше шокировало, сейчас не работает - эффект не тот.

Вот искусство и ищет иные способы проникновения, пытается достать нас из нашей комфортной ракушки.

Сцены насилия стали более жестокими, сцены эротические более откровенными – и всё это логично и нормально.

Искусство стремится нас растормошить, пронять, ужалить. Заставляет ужаснуться и задуматься.

А матерное слово, талантливо сказанное, уместное – это маленький шок. И потому действует.

Но как явление, повторюсь, это плохо, конечно, плохо.

С культурой у нас сегодня вообще беда…

 

 

Артист должен быть бойцом

 

К отбору отношусь очень принципиально, беру исключительно по таланту. Плодить несчастных людей не хочу.

Так что, если у меня в Островском играет чёрнокожий актёр – это нормально. Если он талантлив, то зритель с собой очень быстро сумеет договориться, почему в этой роли негритянка.

Например, Лиза Мартинес играла у меня в «Не всё коту масленица».

Через 27 секунд недоумения зал понял и принял её великолепную замосковрецкую бабку, чёрную и губастую. Потому что это было действительно здорово.

 

 

Я увлечённо набираю и прослушиваю, но и обильно выгоняю.

Причём, иногда выгоняю за человеческие качества, а не за актёрские способности.

Например, так сложилось, что не работаю с лентяями. Потому что в театре крайне важен так называемый уровень притязаний.

Эта формулировка пришла из спорта.

А в театре - как в спорте: если человек даже очень талантлив, но у него низкий уровень притязаний – всё, ничего не сложится.

Это знает любой тренер и это знаю я.

 

 

Если у актёра нет бойцовских качеств – мы расстаёмся. Мне интересно иметь дело только с конкурентоспособными.

Раньше я смотрел все выпуски, которые проходили в Москве. Все, абсолютно. И я видел прямо целые пачки, команды, курсы, которые были априори обречены на проигрыш и провал.

Но их подбирают. И эти артисты становятся знаменитыми. Делают головокружительную карьеру.

Но я ничуть не сожалею, я правильно делал, что не брал таких – у меня иные требования. А туда, куда их взяли, с них просто спрос был другой.

А в кино таким и подавно легче.

Театр - это гораздо более волевое место для артиста. Требует колоссальных волевых качеств.

Конечно, получается, что сейчас будто бы говорю всё это с каким-то неуважением к кино, но ничего подобного: в кинематографе есть выдающиеся работы, замечательные режиссёры. С этим не спорю. Я ими восхищаюсь, уважаю.

Я о другом: о том, что царство артиста, в моём понимании, это именно театр. И он требует иных нагрузок. И на характер тоже.

А вообще-то, знаете, я люблю своих студентов.

Я их как-то так сразу полюбляю всех.

Они, правда, не всегда хорошо ко мне относятся… Но мне это почти всё равно, откровенно говоря.

Может быть, потому что я просто очень хороший человек?..

 

 

Людей нельзя обескрыливать

 

Когда ко мне поступают и кто-то не проходит, а потом интересуется, почему же я его срезал, я никогда не говорю про недостаточное дарование. Ведь я могу ошибиться, а человек потом станет инвалидом на всю жизнь.

Критики наши нередко злоупотребляют подобными формулировками. Но я считаю, делать этого нельзя категорически, потому что нельзя человека обескрыливать.

Да, я могу с актёром разговаривать очень резко, но акцент всегда делаю на том, что это его проявления не достойны его таланта, а не он сам какой-то там недостойный.

То есть всегда стараюсь найти какие-то вот такие слова, не принижающие личность.

 

 

О Станиславском и Фоменко

 

Нового не скажу: все танцуют от системы Станиславского, это поистине уникальное явление, бесспорно... Но каждый интерпретирует её на свой лад. И у каждого в этом есть свои прекрасные «неправильности».

Например, Пётр Наумович Фоменко любил учить «с голоса», а по системе это недопустимо, это считается абсолютно неверным.

Но вот он просто обожал интонировать, и всё тут! Буквально заставлял актёров, дрессировал их!

Ему нравилось играть со словами, нравились различные затейливости и корявости речи: обожал приращивать слово последующей фразы к слову из предыдущей, причём, всё это зачастую без всякого логического смысла.

«Давай поинтонируем!» - в этом был весь Фоменко.

«Я пришёл сказать, ЧТО».

А вот «что» - это он сообщит вам через полчаса. Если сообщит.

Однажды я сам показывал ему такую зарисовку в его стиле. Один человек спрашивает другого:

- Как ты вчера провёл вечер?

- Ге-ни-Аль. Нооо! Все эти адюльтеры… Ими не следует злоупоТРЕ – бляяять.

 

 

С Петром Наумовичем всегда надо было быть начеку: внутри слова обязательно зрело другое слово. И что из этого выйдет, предсказать было невозможно.

Этой своей привычкой он нередко доводил артистов просто до исступления, до белого каления. Как и любовью к мелочам: был необычайно пристрастен к деталям.

Если требовалось оттопырить мизинчик, то репетиция не продвигалась дальше, пока актёр не научится делать это правильно.

Я тоже учу по Станиславскому, а как же, как ещё-то? Но, конечно, исходя из своего опыта.

 

 

О нелюбви к «предлагаемым обстоятельствам»

 

Что я действительно люблю, так это тему «я в фантастических обстоятельствах». Вот где с артистом происходят всякие чудеса!

А вот «я в предлагаемых обстоятельствах» - не моё.

Объелся этого ещё во время собственной учёбы. Приходилось всю свою жизнь раскладывать вот на такие этюды, и, признаюсь, я всех их благополучно заваливал.

С кем я схожусь в этой своей нелюбви? Считаю, оказался в хорошей компании: Михаил Чехов, например, тоже не любил "предлагаемые обстоятельства".

В годы моего студенчества существовала такая жуткая графа, в которой говорилось: студент в этюдах по теме «я в предлагаемых обстоятельствах» должен показывать лучшие стороны своего я».

И вот эта чудовищная фраза тогда решала всё.

Когда этюд демонстрировал один студент, это ещё куда ни шло. Но тоже, вы поймите, было сложно совсем уж не показывать «плохих» сторон.

А когда в этюде встречались два студента и показывали свои лучшие стороны и происходила вот эта борьба хорошего с прекрасным…

Да даже в любовной зарисовке о жизни в общаге можно было поссориться с девушкой только словами, которые иллюстрируют твои лучшие стороны.

Это просто всё ужас был какой-то!

 

 

Но я законопослушный и добросовестный педагог. Так что, несмотря на нелюбовь к «предлагаемым обстоятельствам», всё это ребятам давал и даю.

Помню, как ещё до начала преподавательской деятельности заранее решил, что своим-то студентам буду разрешать всё.

Допустим, если актёр изобразит, что ворует, то я буду считать это моментом откровения, а значит, выдающимся этюдом.

С нравственной точки зрения мы всё это вместе разберём потом, конечно. Либо поверю, либо не поверю. Но как искреннее признание – оценю это высоко.

Так вот, когда я действительно всё своим ученикам разрешил, они стали репетировать с огромной радостью и начали разговаривать так, как бывает в жизни.

Знаете… Редко я видел что-то более убогое и отвратительное!

Словом, чтобы разочароваться в своих студентах, надо им позволить делать всё.

Это была такая примитивная, утлая, неграмотная речь...

Какие-то совершенно ублюдские отношения начали в этюдах показывать, мелкие... Это вообще не является предметом искусства!