Проект музея "Огни Москвы": НАШИ СОСЕДИ - О ВОЙНЕ И ПОБЕДЕ.

09.05.2020 13:08

Мы уже писали о проекте «Наши соседи», который придумал и уже несколько лет продолжает вести столичный музей «Огни Москвы».

Этот музей, рассказывающий об истории освещения московских улиц, добровольно взял на себя важную миссию восстановления и сохранения исторической памяти, которая жива до тех пор, пока живы её хранители – старожилы Москвы.

Они охотно делятся с сотрудниками музея своими бесценными воспоминаниями.

В преддверии юбилея Великой Победы сотрудники музея собрали уникальные материалы – воспоминания москвичей, соседей музея по Армянскому переулку и другим близлежащим улицам, о Великой Отечественной войне.

Сегодня, с разрешения директора музея Натальи Потаповой, мы их частично публикуем.

 

 

Начало войны

 

Вспоминает наша соседка, жительница Гусятникова переулка, народная артистка СССР Вера Кузьминична Васильева.

 

Вера Васильева. Фото с сайта https://biografii.net

 

"В первый день войны складывалось ощущение, что дома никто не сидел. Все вышли на улицу и стояли около столбов с радио репродукторами.

И вот было объявлено о немецком нападении. Без объявления войны. Мы были потрясены, напуганы и в тоже время уверены в том, что мы победим. 

Потом всегда можно было заметить кучки людей, которые стояли у репродукторов и ждали новых сообщений.

Но первое время все сообщения были только о том что немцы продвигаются вперед.

Мы говорили: "Как же так! Мы же такие сильные! А как же они могут побеждать нас?".  Мы не могли себе это представить.

Потом мы поняли, что Германия тоже к войне подготовилась и их армия не слабее нашей.

Обо всех событиях объявляли по радио. Без него жить было бы невозможно. Мы все время слушали, как идут дела на фронте, побеждают ли наши или отступают".

 

 

Из воспоминаний Владимира Васильевича Андреева – художника, друга музея:

"Когда началась война, мне было 12 лет. Мальчишки первое время были в восторге, потому что думали, что Красная Армия самая сильная, и сейчас мы зададим немцам".

Рубен Степанович Тарьян начало войны застал в поезде, в котором его мать, актриса Майрануш Пароникян и отец, известный художник и скульптор Степан Тарьян возвращались вместе с труппой Армянского театра имени Г. Сундукяна в Еревна с гастролей в Москве.

"В мае 1941 года в Москве начались гастроли армянского театра. Моя мама играла в нескольких спектаклях главные роли, а папа был художником оформителем.

Многие артисты взяли в Москву своих детей и мама жалела, что не взяла меня. Поэтому я приехал  к родителям через десять дней вместе с супругой одного из актеров.

В Москве мы жили в гостинице "Москва" в 429 номере. Я был в зоопарке, на ВДНХ, на спектакле "Синяя птица" в МХАТе. В планетарии доктор Капица показывал опыты и рассказывал про новое изобретение - жидкий гелий.

Обратно мы выехали всей семьей, вместе с примадоннами театра. В Кисловодске утром мы узнали, что началась война. Все были удручены этой новостью. Я не понимал почему. Я думал, что мы быстро всех победим.

Война дала о себе знать практически сразу. Если до Тифлиса мы ехали в вагоне международного класса с отдельным туалетом и ванной в купе, то уже из Тифлиса до Еревана мы добирались в теплушке".

В годы войны Степан Тарьян принимал активное участие в выставках, посвященных Красной Армии, войне и работе тыла. В 1942 году он открыл первую отчетную выставку в Союзе художников-армян.

В последствии Степан Микаелович Тарьян был награжден медалью "За оборону Кавказа" и медалью "За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг".

"В центральном парке Еревана папа нарисовал карту европейской части Советского Союза, его попросил военком. На ней красной лентой обозначили линию фронта. Толпы понурых людей постоянно собирались и смотрели, как ленту передвигают ближе к нам и слушали последние сводки с фронтов по городскому репродуктору," – вспоминает Рубен Степанович.

 

 

Мобилизация

 

С первых  дней войны мужское население выстроилось в очереди к военкоматам. Только за первые три дня войны свыше 71 тысячи рабочих и служащих ушли в армию с предприятий столицы. Всего же на фронт за годы войны ушло около 850 тысяч москвичей.

Вспоминает жительница Армянского переулка Людмила Ивановна Королева:

"В тот день, когда мой папа ушел на фронт, мама пошла на рынок. Мы купили там все, кроме хлеба. Мама хотела вернуться, а я сказала: "Не волнуйся, сейчас придем и будет хлеб". Мы пришли, а дома тушенка и хлеб. Папа оставил нам весь свой паек.

Воинские эшелоны формировались на Киевском вокзале. Мы пошли провожать его в путь. Папа уже опаздывал, поэтому он нес меня на руках, а мама бежала за ним. Отец запрыгнул в последний вагон, мама села и заплакала. Больше он не вернулся".

 

 

Подготовка к обороне Москвы

 

Владимир Васильевич Андреев: "Войну ждали, готовились. Перед войной уже были учебные тревоги, гудели сирены.

В начале войны в Москву привезли очень много песка, мальчишки его таскали ведрами на чердак, ставили бочки с водой.

Потом женщин и ребят отправили копать щелеукрытия к Петровским воротам. Мы копали в земле извилистые ямы, потом их закрывали бревнами и засыпали. Извилистость была для укрытия от осколков".

С первого дня войны в Москве вводится режим затемнения. Освещение погасло. Город погрузился во мрак.

Уже не радовал прохожих свет московских фонарей, вдоль улиц выстроились черные громады домов с черными глазницами окон, поблекли витрины магазинов закрытые щитами из досок и мешками с песком.

Вспоминает Галина Николаевна Георгиевская-Иванова, жительница Армянского переулка дом 7:

"…. школьники следили, чтобы были затемнения. Молодежь ходила по двое. Кричали, чтобы все затемняли. Центр у нас был уже пуганный, организованный, поэтому все затемняли".

Владимир Васильевич Иванов (Покровский бульвар): "Затемнение было каждый вечер. У нас дворник был татарин-дядя Петя. Он знал всех жителей в доме, всех до одного. Каждый вечер москвичи обязаны были делать затемнение.

Мы закрывали окна черной бумагой, и вот дворник каждый вечер обходил весь двор и смотрел, где есть щель, а где все в порядке. Если щель была, то кричал нам: "Ивановы! Правый верхний угол". Так он смотрел на каждое окно и где видел просвет, всегда кричал".

Виктор Владимирович Иванюк (Армянский переулок д.7): "Мама моя сделала из черной бумаги штору, которая опускалась, плотно закрывая окно, и поднималась. Если окна были плохо закрыты, могли получить предупреждение. А если повторится, можно было и штраф получить".

Игорь Евгеньевич Осипов (Лучников переулок): "Фонари погасли. Вечером все плотно закрывали окна. У некоторых для этого были специальные плотные шторы, похожие на жалюзи. Они были намотаны на палочки, опускались и закреплялись".

 

Фотоколлаж с сайта https://ru.rbth.com.

 

Бомбоубежища

 

Месяц спустя после начала войны начались и первые бомбардировки Москвы. Первый налет немецких бомбардировщиков продолжался более пяти часов и стал одним из самых массовых в ходе войны.

Регулярные бомбардировки города продолжались до лета 1942 года, а последняя бомба упала на столицу в июне 1943 г.

Для защиты жителей Москвы от бомбардировок была развернута сеть бомбоубежищ, которые располагались на станциях метрополитена и в подвалах жилых домов.

Вот что вспоминают о них наши соседи.

Галина Николаевна Георгиевская-Иванова (Армянский переулок дом 7): "Бомбоубежище было в подвале нашего дома. Когда объявляли тревогу, мы ходили туда, там мы сидели, рассказывали анекдоты друг другу".

Любовь Павловна Грибко (ул.Покровка):  "Мы ходили в бомбоубежище, которое находилось в первом подъезде нашего дома. Оно находилось на цокольном этаже. Окна в помещении закрывались толстыми ставнями. В них была щель, через которую я смотрела в небо, там все время мелькали яркие черточки".

Елена Степановна Демидова (ул.Маросейка дом 13): "Когда объявляли воздушную тревогу, мы спускались в метро на станцию "Лубянка" или в бомбоубежище в доме напротив нашего. Там мы и пережидали налет. Маленьким детям давали игрушки".

Мария Ивановна Киселева (Малый Златоустьинский переулок дом 4): "Наше бомбоубежище было в доме на углу Малого Златоустьинского и Большого Златоустьинского переулков. Несколько ступенек вело в огромный подвал с тусклой лампочкой, в котором было много людей. Страха при этом не было, для меня это было приключением".

Владимир Васильевич Андреев: "В нашем доме было газоубежище и бомбоубежище. Мы туда ходили во время учебных тревог, и когда начались настоящие налеты (через месяц после начала войны). Во время бомбежки мы часто прятались в метро. Мать говорила, что лучше пойдем в метро. В метро мы сидели на рельсах до утра, пока не прекращался налет. На станциях стояли кровати, на них сидели женщины с детьми. Отменяли воздушную тревогу гудками."

Вера Кузьминична Васильева: "Когда  объявляли: «Граждане, воздушная тревога! Граждане, воздушная тревога!», я брала маленькую подстилочку, маленькую подушечку, и бежала сначала на  станцию метро Кировская, а потом это метро закрыли. И тогда я бежала на Красные ворота. И там, на пероне, мы клали свою подстилочку, свою подушечку. В пять утра объявляли — отменяется воздушная тревога. И тогда шла домой".

 

Библиотека на станции Курской. Архивный фонд города Москвы.

 

Бомба в Армянском переулке, д. 9

 

Одна из немецких бомб попала в дом № 9 в Армянском переулке. Вот как вспоминают этот эпизод наши соседи.

Юлиан Борисович Айзенберг (Армянский переулок, д. 9): "В  подвалах нашего огромного дома 9 в Армянском переулке трест "Арарат" арендовал помещение.

В нем стояли огромные бочки в которых хранилось армянское вино. Из них его и разливали по бутылкам, поэтому у нас во дворе всегда немного пахло вином.

Однажды, во время немецкой бомбардировки, огромная 500-килограмовая бомба прошила все пять этажей здания и попала в огромную бочку с армянским вином. Из-за этого бомба не взорвалась.

Потом ее доставали из подвала с помощью крана и страшно боялись, что она взорвется, но этого не случилось. Так трест "Арарат" и его вино спасли наш дом от разрушения".

Галина-Николаевна Георгиевская-Иванова (Армянский переулок д.7): "Один парень спал, когда бомба упала на дом №9. Его сбросило с кровати на пол, но он не проснулся, а нащупал подушку и уснул дальше. Проснулся, а вокруг осколки стекла разбитого и часть дома разрушена".

 

 

"Зажигалки"

 

В ходе налетов на Москву Люфтваффе активно использовали зажигательные авиабомбы. Небольшие по своему калибру и массе, они сбрасывались на цель.

Через несколько секунд после сброса бомба воспламенялась и вызывала возгорание деревянных строений.

Вспоминает житель Лучникова переулка Игорь Евгеньевич Осипов: "Мы жили в доме на углу Нижегородского переулка и Большой Якиманки. Я добровольно сидел на крыше и сбрасывал "зажигалки".  Для нас это было приключением. Нам давали перчатки и большие щипцы. Мы собирали осколки, которые падали на крышу, а если падала бомба, мы хватали ее щипцами и сбрасывали на землю. Слава Богу, никого не задело! Хотя осколков было очень много".

Владимир Вячеславович Рожков (Армянский переулок): "Все чердаки были вычищены. На крышах стояли ящики с песком, бочки с водой, щипцы. Когда падала "зажигалка", нужно было схватить ее щипцами и бросить в песок или воду".

Любовь Павловна Грибко (ул. Покровка): "Брат с сестрой ходили дежурить на крыши. Там ставили ящики с песком. Когда бомба падала, она начинала шипеть, и пока она шипит, они должны были схватить "зажигалку" и бросить в песок. Там она затихала, и можно было уже ее не бояться".

 

Фото с сайта pastvu.com

 

Аэростаты

 

Для защиты Москвы от воздушных налетов силами противовоздушной обороны активно применялись аэростаты заграждения. Всего за время войны в небе над Москвой аэростатами было уничтожено 7 самолетов.

Наш сосед, житель Покровского бульвара, Владимир Васильевич Иванов вспоминает: "Каждый день по Зацепе, в сторону Красной площади, девушки носили аэростаты. Это огромные, 6-8 метров, баллоны. Они наполнялись гелием. Несли их обычно 4 девушки. Ночью аэростат поднимался в воздух на большую высоту и привязывался к земле канатами. Таких аэростатов было очень много вокруг Кремля".

Случались также и несчастные случаи. Вспоминает Владимир Вячеславович Рожков, житель Армянского переулка: "Аэростаты стояли на Сретенке и Чистых прудах. Однажды одна из девушек, несших баллон для дозаправки аэростата, споткнулась и упала. Еще две повалились на нее. Остальные не успели отпустить газгольдер и полетели. Понятно, что долго они летать так не смогли бы".

После окончания активных налетов на Москву аэростаты по прежнему несли дежурство над столицей, а также использовались во время праздничных салютов в честь освобождения советских городов.
"В 1943 году салюты были постоянно, как только мы какой-то город занимали, сразу салют. Во время них на аэростате поднимали в небо огромный портрет Сталина. Он подсвечивался в темном небе прожекторами", - вспоминает жительница улицы Покровка, Любовь Павловна Грибко.

 

Москвичи готовятся к обороне. Фото с сайта zen.yandex.ru

 

Московская паника 1941 года

 

Тяжелые поражения привели к возможному прорыву немецких войск и захвату Москвы. На этом фоне 15 октября было принято постановление об эвакуации столицы.

Постановление предусматривало эвакуацию правительства и Сталина. По городу поползли слухи о сдаче Москвы немцам.

Утром 16 октября не открылось метро, так как велась подготовка к его уничтожению. Этот день стал единственным в истории днем, когда московское метро не работало.

Паника прекратилась на четвертый день, когда был издан приказ применять к трусам, паникерам, мародерам любые меры вплоть до расстрела.

В эти дни многие жители Москвы покинули город. Но зачастую семьи разделялись. Кто-то отправлялся в эвакуацию, а кто-то оставался в Москве.

Вспоминает Вера Кузьминична Васильева: "Я хорошо помню 16 октября. Моя сестра работала в Управлении по снабжению горючим при Наркомате обороны. 16 октября их управление эвакуировали в Куйбышев. В этот день стояла плохая погода, шел дождь со снегом. А сам город весь "гудел". Казалось, будто все вертится. Кто-то что-то бросал, кто-то что-то сжигал. Кто-то наложил в детскую коляску какие-то вещи, которые считал нужным увезти.

Я провожала сестру, до вокзала их должен был довезти автобус.  Когда раздалась команда "Немедленно садитесь в автобусы", мы с ней обнялись и попрощались.

Она уехала, а я шла домой, плача и крича от горя. Но меня не было слышно, потому что вся Москва "гудела".  Страшный день был".

 

 

Соседи в эвакуации

 

Уже с лета 1941 года началась постепенная эвакуация жителей Москвы  в безопасные регионы страны.

Однако критическое положение на фронтах в октябре дало толчок к массовой эвакуации москвичей, государственных учреждений и предприятий  столицы. Среди эвакуированных были и наши соседи.

В августе 1941 года семья жительницы улицы Покровка Любови Павловны Грибко отправилась в эвакуацию. Вот как вспоминает на тот момент четырехлетняя девочка эти события.

"В августе 1941 года мы уезжали на Урал с Ярославского вокзала. Ехали в товарных вагонах. С собой брали только узлы с вещами. Мама еще с собой швейную машинку взяла. Нам выделили угол в вагоне. Мы с соседкой Ирой Гольцевой сидели на узлах и смотрели в окошки, где мы едем.

В Ярославле мама сказала, что на Урал мы не поедем. Она сказала: "Выбрасывайте узелки, мы выходим из эшелона".

За нами никто особо не следил, поэтому мы сошли с поезда и оказались в Ярославле. Там мы нашли какую-то баню, где можно было помыться. Затем мы сели на пароход и поплыли по Волге, Каме и Вятке в родное мамино село – Истобенск.

Плыли очень долго. Не обошлось без приключений, порой довольно жутких. Другой пароход, буксировавший баржу с эвакуированными, затонул, и мы подбирали людей с этой баржи и пересаживали к себе.

В Истобенск мы прибыли уже в конце сентября. Там мои брат с сестрой ходили в школу. В Истобенске мы пробыли где-то до декабря, а потом мама сказала, что пора возвращаться домой.

Правда, отправились мы в Кольчугино, к бабушке. Как только немцы были отброшены от Москвы, мама и Галя, моя сестра, отправились домой. Это было в феврале 1942 года.

Попасть в город на поезде было невозможно, поэтому они прошли 120 километров пешком в 40-градусные морозы. Так как погода тогда была тихая и солнечная, они смогли добраться до Москвы и не замерзнуть, несмотря на такие сильные морозы.

В Кольчугино жил старичок фотограф, который ходил в Москву за разными реактивами для работы. С ним, уже весной, в Москву вернулся мой брат Алик.

Я же жила у бабушки до августа 1943 года, пока тоже не вернулась домой".

Тогда же Москву покинула и Людмила Абрамова:  "В августе 1941 года мы уехали в эвакуацию на Урал.

 С собой мы взяли много плакатов. В  их издании принимали участие мои дедушка и бабушка. Дедушка – профессор энтомологии – Щербинский Николай Сергеевич. Бабушка – Любовь Борисовна – референт института кормов.

Плакат выпускался как наглядное пособие в борьбе с сельскохозяйственными вредителями. Таких плакатов у нас было очень много. Они были  трех видов. Капустницы, совка и какой-то жук, кажется долгоносик.

Бабушка рассчитывала найти там работу по специальности. Она развезла эти плакаты во все колхозы, но их все равно было много.

Так как обычной бумаги не было совсем, она стала резать плакаты на куски и сшивать из них рабочие блокноты. Часть листов доставалась мне с братом. Мы сидели дома одни и рисовали. Рисовали ужасно. Самолеты, танки и папу в фуражке и с пистолетом в руках.

Много таких плакатов осталось в Москве. Мы наклеили их как обои на стену, когда вернулись из эвакуации в 1943 году".

Валерия Авенировна Аксенова, жительница дома 7 в Армянском переулке: "Мой папа работал во Всесоюзном институте авиационных материалов. В 1941 году ВИАМ эвакуировали в Куйбышев. Мы ехали в эвакуацию в товарных вагонах поезда. Папа смастерил в вагоне нары на которых мы и спали семьями.

Моя мама тогда была беременна. Так как до Куйбышева мы добирались очень долго, все боялись, что мама может родить в пути. Поэтому бабушка, работавшая медсестрой, на всякий случай приготовила все необходимое, чтобы принимать в пути роды.

Над поездом постоянно появлялись немецкие самолеты. Они пролетали так низко, что было видно пилотов в кабинах. Когда появлялся самолет мы выбегали из вагонов и прятались.

Следом за нашим поездом шел еще один состав с сотрудниками ВИАМа. В нем ехал папин друг с семьей. Этот эшелон немцы разбомбили. Папин товарищ и его семья погибли.

Через три дня после того как мы добрались до Куйбышева, мама родила сестренку.

В Куйбышеве жилось очень тяжело, ничего не было.

В Москву мы возвращались тоже поездом. Моей сестре было уже полтора года. Она была очень красивым ребенком. У нее были черные кудри и большие карие глаза и ...ноги колесом. Она сильно болела рахитом. Ее все постоянно няньчили, уж очень хорошенькая она была.

С нами в вагоне ехал полковник. Он дал моей сестре яблоко, а она не знала, что это такое и подумала, что это какая-то игрушка. Начала его трясти.

Тогда мама сказала: "Доченька, это яблочко, это очень вкусно". Сестренка взяла яблоко двумя ручками, откусила и ее всю "затрясло" – она никогда еще такого не пробовала".

Мария Ивановна Киселева: "Мы уехали в эвакуацию в конце 1941 года. Папа отправил нас на родину, в деревню Желобово под Рязанью. Там жили его сестры, они и приняли нас.

Было очень голодно. Мы ели тюрю – хлеб, покрошенный в квас. Все мои родственники садились за большой стол. У каждого была своя ложка. Они  ели эту тюрю из одной миски, которая в центре стола стояла. Только мне с сестрой Олей отдельные миски давали".

 

Одной из последних столицу покинула семья Инессы Павловны Шестопаловой.

"Когда началась война, моего папу не взяли на фронт, так как он заболел туберкулезом. Моя мама была очень активной женщиной, входила в райсовет и занималась организацией эвакуации детей.

Её знакомая предлагала остаться в Москве. Если бы немцы заняли Москву, она бы помогла маме спрятаться. Мама не послушала ее, и в последний день эвакуации мы уехали.

Мы отправились на Урал, в Челябинск. Там было очень голодно. Родители занимались работой с детьми, а я детской лопаткой скребла лошадиный и коровий навоз.

Папа сильно болел туберкулезом. Потом мы переехали в село Птичье, там родители работали в детском интернате. С продовольствием стало получше, и папа начал поправляться. В 1943 году отца вызвали в Москву, назначили директором 313-й школы и выделили жилье. Тогда мы и вернулись домой".

 

Здание Театра им. Вахтангова тоже пострадало от бомбёжки. Фото с сайта pastvu.com

 

Театр Вахтангова в эвакуации

 

В эвакуацию также отправился и Театр имени Вахтангова.

В ночь с 23 на 24 июля в здание театра попала бомба. Здание театра было разрушено. Погибло несколько человек, в том числе один  из лучших актеров театра – Василий Васильевич Куза. 

13 октября 1941 года труппа театра была эвакуирована в Омск. Около месяца вахтанговцы жили в школе, где в актовом зале стояли кровати, в три ряда.

Те, кому не хватало места, спали на полу. Потом их расселили по квартирам.

Театр был размещен в здании Омского театра драмы. При этом московская и омская труппы работали параллельно друг другу и существовали под одной крышей. Что дало толчок к зарождению тесной дружбы двух театров.

Первым спектаклем вахтанговцев в Омске стала комедия "Много шума из ничего". Затем возобновили показ "Фельдмаршала Кутузова". В Омске были поставлены спектакли "Олеко Дундич" и "Русские люди".

Актеры обоих театров поднимали боевой дух солдат находившихся в госпиталях.

Туда они ходили, как на работу. "В холодных автобусах, прижавшись друг к другу, ездили на концерты все без исключения мастера театра", – вспоминает Евгений Симонов.

Актеры не только помогали раненным писать письма или переодеться, но также читали для них стихи и пели, пытаясь отвлечь бойцов от тяжелых дум.

Артисты театра давали концерты в госпиталях и на призывных пунктах, провожали эшелоны отправлявшиеся на фронт. Уже в начале 1942 года была сформирована фронтовая бригада театра. 

Бригада со спектаклями и концертами дошла до Берлина и получила высокую оценку командования. Впоследствии бригаду стали именовать Фронтовым филиалом театра имени Вахтангова. 

Театр вернулся в Москву в 1943 году. За время пребывания в Омске труппа дала более тысячи спектаклей и концертов.

Вспоминает Жительница Девяткина переулка Анна Вадимовна Рындина: "Мой папа работал в театре Вахтангова. Вместе с театром мы и уехали в эвакуацию в Омск.

Жить было тяжело. Но, несмотря на все лишения, жили все очень дружно. Так как игрушек не было, он покупал какие-то коллекции минералов или насекомых.

Потом он раздавал их детям, отцы которых были на фронте.Всеобщая бедность не разобщала нас, а наоборот единила. Люди были очень доброжелательны. Наверное поэтому эвакуация не оставила в памяти ощущение полной безнадежности".

 

 

Наш сосед в оккупации

 

Некоторые  же жители Москвы оказались на оккупированных территориях. Среди них наш сосед, житель Армянского переулка, Владимир Вячеславович Рожков.

"Все детство, пока не начал ходить в школу, я провел у бабушки. Она жила в деревне Ивлевка, в Тульской области. Когда началась война, мне было  12 лет. Летом я и мама были у бабушки.

Немцы оккупировали деревню осенью 1941 года. Их техника стояла в центре деревни на главной дороге. Придя в деревню, немецкие солдаты отбирали у жителей припасы.

Некоторые, правда, помогали нам. Однажды бабушка испекла хлеб. В это время к нам зашел немецкий солдат. Он вывел бабушку на улицу и взял половину ковриги хлеба.

Заведя бабушку за угол, он выкопал рукой в снегу небольшую ямку положил туда хлеб и засыпал снегом. Потом он достал зажигалку и чиркнул ей несколько раз.

Так немецкий солдат хотел сказать, что карательный отряд сожжет деревню и нужно спрятать хлеб. Что мы и стали делать.

Зерно и крупы хранились в больших ларях, и немцы даже помогали нам рассыпать их по мешкам и потом прятать.

В декабре 1941 года, когда немцы уже собирались отступать, к нам пришел немецкий офицер. Он хотел, чтобы я запряг в сани, которые стояли у нас во дворе, лошадь и отдал ему.

Выбора у меня не было, и я начал запрягать коня, но специально мешкал и тянул время. Я делал это для того, чтобы немец подумал, что я не умею запрягать лошадь.

Ему это надоело, и он разозлился. Достав пистолет, он хотел выстрелить в меня, но ему помешали выбежавшие жители деревни, ставшие просить не делать этого.

Да и другие немцы тоже за меня вступились. В конце концов лошадь запряг какой то немецкий солдат. Вскоре их армия ушла из деревни, а вечером пришли каратели с огнеметами. Когда стемнело, они начали готовиться к поджогу. Кто-то пытался им помешать.

Начались шум и возня, но вскоре все стихло и загорелось пламя. Утром оказалось, что большая часть домов сгорела. Уцелел наш и еще несколько. Так мы прожили  в деревне еще пару месяцев. Делились припасами друг с другом.

Ранней весной 1942 года мама решила возвращаться в Москву. Я смастерил небольшие санки, на которые мы положили небольшой мешок муки, так мы и двинулись в путь.

Нам помогли наши солдаты. Машины из Москвы доставляли припасы на фронт, а обратно ехали не груженные. Одна из них подвезла нас до Серпухова.

Но военный пост отказался пропускать нас дальше. Тогда мы договорились с водителем машины, что он подождет нас за постом на другом берегу реки.

Мы с мамой перешли реку по льду. Они нас снова подобрали и довезли до Подольска.  Ну а оттуда мы уже добрались до Москвы".

 

 

Реэвакуация

 

После победы в битве под Москвой зимой 1941 года и началом советского контр-наступления некоторые москвичи начали возвращаться домой.

Но такие случаи были единичны и не поощрялись руководством страны. 

Более активный процесс реэвакуации жителей столицы начался лишь в 1943 году с началом коренного перелома в ходе Великой Отечественной.

 

Среди москвичей возвращавшихся домой в это время был и житель Чистопрудного бульвара Александр Эмануилович Юнович.

"В 1941 году я закончил третий класс школы. Когда началась война, меня отправили сначала в деревню Козловка на Оке.

А когда стало ясно, что немцы наступают и приближаются к Москве, мы с мамой уехали сначала в Чувашию, в город Цивильск, а потом в Барнаул. Мой папа остался в Москве. Он был инженером-строителем и отвечал за строительство оборонительных сооружений.

В 1943 году мы вернулись домой. Привозить в Москву детей было запрещено, поэтому, когда мы подъезжали к Москве, я прятался под лавку в вагоне на случай обыска. Не доехав до вокзала, мы вышли из поезда на железнодорожной станции возле метро Красносельская.

Было это  около 6 часов утра, только закончился комендантский час, и на улице было еще темно. Москва была в затемнении, и по ней ходили военные патрули. 

И вот так мы пешком от станции шли сперва по Садовой, потом по большому Харитоньевскому переулку  и через Чистопрудный бульвар к нашему дому".

 

Раздача молока детям на станции "Маяковская".

 

Повседневная жизнь в Москве. Продуктовое снабжение

 

Тем же людям, которые остались в Москве, пришлось столкнуться с различными трудностями военного времени, в том числе и с нехваткой продуктов питания.

 Уже 17 июля 1941 года в Москве была введена карточная система. Отныне хлеб, муку, крупы, макароны, сахар, мясо, рыбу выдавали только по карточкам. С ноября были введены и карточки на овощи.

Если с поставками хлеба особых проблем не возникало, то за остальными продуктами с раннего утра выстраивались очереди.

При этом стоять сутками в бесконечных очередях могли далеко не все жители столицы.

Опоздать на работу было куда страшнее, чем остаться без сахара или крупы.

Поэтому многие, отстояв очередь, с раннего утра уходили на работу, так и не дождавшись своей очереди. Осенью 1941 года в московских очередях распространился неписаный закон: кто во время тревоги убегает в бомбоубежище, того обратно в очередь не пускать.

В пик немецких налетов, в октябре-ноябре 1941 года, это правило стоило жизней десяткам москвичей.

Вместе с отцом осталась в Москве и Вера Васильева.

" Когда началась война, моя старшая сестра закончила медицинский институт и ее отправили работать в Киргизию. Вторая моя сестра была эвакуирована в Куйбышев. А младшего брата с мамой отправили в деревню в Башкирии.

Я же осталась в Москве вместе с папой, так как его предприятие не эвакуировали.

Жить было нелегко. Особенно трудно было с едой. Поэтому я оставила дневную школу и поступила к папе на завод ученицей-фрезеровщицей. За работу я получала рабочую карточку. Иногда папа обменивал продукты, которые мы получали по карточке на что-нибудь другое. Например, кусок мыла на картошку.

Однажды папа поехал по работе в Подмосковье и купил там гусенка в каком-то селе.

Он привез его и сказал: "Ну, Верочка, вот мы голодаем-голодаем, а я купил гусенка. Откормим его, зажарим и наедимся".  И мы стали его кормить. Он жил у нас под столом. Папа отгородил его какими-то проволочками, чтобы он не бегал по квартире. Мы его очень полюбили.

Прошло месяца два. Гусенок вырос и стал жирным. И папа говорит: "Мы можем уже его съесть". Мы друг на друга посмотрели, и я говорю: "Не смогу". Он говорит: "И я не смогу". "А что делать?"– с грустью спросила я.

Папа ответил: "А ты знаешь, Верушка, я поеду в ту деревню, где я его купил, и поменяю на картошку. Он там будет жить, останется живой. А мы получим картошки".

Так папа и сделал. Мы были рады, что гусенка своего не убили, не съели, а отдали в ту деревню, где он родился".

 

 

Отмена светомаскировки

 

Еще 17 октября 1942 года, когда немецкие войска были отброшены на достаточно большое расстояние от столицы, в Москве на главных магистралях было введено маскировочное освещение.

Тусклые фонари, определявшие лишь контуры проездов, были едва заметны ночью.

Однако маскировочное освещение не только повысило безопасность движения на улицах, но и сыграло определенную психологическую роль, подняв настроение москвичей.

Вспоминает ветеран "Мосгорсвета" Зяки Фатяхетдинов: "Сначала включили освещение на магистральных улицах. Лампы в фонарях были очень слабыми по 25 - 50 Ватт. 

Света они не давали, а служили лишь ориентиром на улицах. Фары у машин в то время маскировались специальными козырьками".

Полное восстановление освещения на улицах Москвы началось лишь в 1944 году. Еще в конце 1943 года в Москву, под милицейским надзором, были отправлены юноши и девушки из Вологодской и Костромской областей. После ФЗО они пополнили ряды "Мосгорсвета".

Валентина Михайловна Корешкова попала во второй район "Мосгорсвета" шестнадцатилетней девушкой. Вот, что она вспоминает: "Машин почти не было, работали с деревянных лестниц. Чтобы не идти пешком с тяжелой лестницей, а нужно было добраться, например, с Бородинской улицы до Филей, мы вставали на планку сзади троллейбуса.

Так и ехали удерживая один конец лестницы, которая тащилась по земле. Если нас замечал милиционер, то приходилось слезать и идти до следующей остановки пешком".

 1945 год работники наружного освещения, как и все москвичи, встретили с радостным предчувствием скорой победы. Перед "Мосгорсветом" была поставлена задача подготовить город к включению освещения на довоенном уровне.

29 апреля 1945 года в газете "Правда" было опубликовано радостное для москвичей сообщение: "Решением правительства с 30 апреля в Москве отменяется затемнение и разрешается нормальное освещение улиц, жилых домов и других зданий".

Вечером 30 апреля 1945 года на полную мощность засветились окна домов, по улицам побежали сверкающие огнями трамваи  и троллейбусы. Москвичи встретили этот праздник, предвестник скорой победы.

Вспоминает наша соседка Людмила Абрамова: "Свет фонарей вечером сквозь листву лучше, чем "Лунный свет" Куинджи. Это было самое дорогое, самое красивое. Солнце садилось, стемнело, а я смотрела как фонарь светит сквозь липу, вместо этой страшной темноты"

 

 

ДЕНЬ ПОБЕДЫ

 

Начало мая 1945 года ознаменовалось ожиданием скорой победы в войне, длившейся долгие 4 года и унесшей так много жизней солдат и мирных жителей.

Уже реяло Знамя Победы над куполом Рейхстага, последние армии и дивизии немцев либо складывали оружие, либо отчаянно сопротивлялись. Покончил с собой Гитлер.

Наконец 8 мая в 22 часа 43 минуты по берлинскому времени Германия подписала акт о безоговорочной капитуляции. В 2 часа 10 минут по московскому времени Юрий Левитан в эфире радио сообщил о подписании акта и победе в Великой Отечественной войне.

Несмотря на поздний час, эта новость быстро разлетелась по Москве. Уже к трем часам ночи улицы Москвы были заполнены людьми.

Они поздравляли друг друга, пели, танцевали и качали всех военнослужащих, которые встречались им на пути.

Юлиан Борисович Айзенберг: "Это был замечательный день. Я весь вечер и ночь провел на Красной площади. В толпе людей, занимался тем, что находил фронтовиков, и занимался подкидыванием их к верху. Качали фронтовиков, незабываемый день".

Аксенова Валерия Авенировна: "Очень хорошо помню этот день. Мы пошли на Красную площадь. Салют же был. И что было: совершенное чужие люди обнимались, целовались. Это был такой восторг. Такая была радость, что-то неописуемое".

Александр Эмануилович Юнович: "Самым замечательным днем был День Победы. Все соседи в по квартире собрались и плясали, а мы пошли гулять мальчиками-школьниками по Москве, а потом я пошел в Телеграфный переулок к своему приятелю Олегу Косимову.

На крыше его дома в Телеграфном переулке мы смотрели на салют на Красной площади.  Домой в тот день я пришел очень поздно. Родители очень беспокоились, и я впервые получил порку от своего отца."

Галина Борисовна Митина: "Мы стояли на Красной площади, и мама плакала, потому что папа не вернулся с войны. Он погиб в 1943 году"…

Людмила Ивановна Королева: "Папа погиб весной 1945 года. Моя мама радовалась тому что война закончилась, но в душе она всегда хранила своё горе. Она жалела, что другие отцы сажают своих детей на шею, а меня посадить было некому."

Мария Ивановна Кисилева: "День Победы запомнился мне плохо. Наверное, потому что в этот день мы получили похоронку. Брат папы погиб в Берлине. Все мы были подавлены этим извесием».

Вера Кузьминична Васильева: "9 мая, первым делом, я пошла на Чистые пруды. И кого бы мы там ни видели, особенно если хотя бы один военный появлялся, то вокруг него куча людей целовали его, друг друга. Счастливы были необыкновенно. Иногда плакали от счастья.

На любого человека в военной форме бросались, целовали и говорили: "Спасибо! Вы, герои! Вы молодцы!"  Любые слова, какие только рождались у каждого человека. Это было невероятное счастье и абсолютное ощущение многомиллионной семьи».

 

Подготовила Наталия Лескова

 

9 мая 1945 г. в ознаменование победы над Германией в Москве был дан "особый" салют: 30 артиллерийских залпов из 1 тыс. орудий, сопровождающийся перекрестными лучами из 160 прожекторов и пуском разноцветных ракет. Фото с сайта tass.ru