Александр Бовин: «Неуютно мне в сегодняшнем времени» (неизвестное интервью знаменитого журналиста)

Текст: Геннадий Чародеев

В начале 2003 года я попросил Александра Евгеньевича Бовина дать интервью для одного популярного толстого журнала.

Словно предчувствуя, что его не напечатают, Бовин долго не мог решиться на встречу.

И все-таки беседа состоялась у него дома, на Пироговке. А вот неопубликованное интервью так и пролежало до сего дня.

- Неуютно вам, Александр Евгеньевич, в сегодняшнем времени?

- Неуютно… Каждый день ощущаю собственное бессилие перед диктатурой посредственностей, диктатурой коррумпированных, наглых чиновников, облепивших все этажи власти.

И уютно, потому что наконец-то я смог вдохнуть воздух свободы.

И пусть трудности с кислородом, все же для меня сегодняшний день лучше, чем вчерашний.

- Если не секрет, что сегодня вы рассказываете своим студентам о временах «брежневского застоя»?

- Я пытаюсь доказать, что это время есть прямое следствие сталинского периода «бури и натиска».

Социализм, даже «казарменный», вырвал из невежества и нищеты десятки миллионов наших сограждан.

Но он сам перекрыл себе пути прогресса. Отсюда и «застой», а затем крах, катастрофа…

- У вас не изменилось отношение к Леониду Ильичу Брежневу?

- Нет. Он был лучше, толковее, человечнее многих руководителей, с которыми мне приходилось сталкиваться.

Ему можно было возражать, можно было спорить с ним. Он мог соглашаться или не соглашаться, но никогда не пытался заткнуть рот оппоненту.

Правда, с образованием у него было туго. Книги не любил читать. Источниками и информации для него были люди, специалисты.

Огромное влияние на Брежнева оказал война, которую он прошел от первого до последнего дня. И на всю жизнь запомнил: этого не должно повториться!

Именно Брежнев, несмотря на сопротивление значительной части «советской элиты», начал переговоры с американцами о стратегическом разоружении. Это в значительной мере определило ход политики во второй половине прошлого века.

Пока Брежнев был здоров, с ним можно было нормально работать. Простая, деловая атмосфера. Когда начались болезни, все изменилось.

Свита стала делать из Брежнева великого человека, и он воспринимал это всерьез. Обвешал себя орденами и ходил как памятник самому себе... Какая уж тут работа.

В общем Брежнев – типичный продукт своей эпохи, своего времени. Как раз об этом я и пытался рассказать в только что вышедшей книге «ХХ век как жизнь».

- Вы лично знали многих советских руководителей. Кому из них Вы отдаете предпочтение сегодня?

- Андропову. С Юрием Владимировичем я работал с 1963 года, входил в команду его советников. Незаурядный ум. Но ум, целиком поставленный на службу режиму.

КГБ повезло, что его возглавил Андропов, Андропову не повезло, что его назначили шефом КГБ. Он стал жестче, нетерпимее, подозрительнее.

При этом Андропов пытался что-то изменить в спецслужбах. При нем позволили уезжать евреям. При нем стали отдавать предпочтение профилактике, а не жестким мерам, репрессиям.

При нем в лучшую сторону изменилась атмосфера в самом КГБ.

Однако при нем же было создано печально известное Пятое управление, специально для «работы» с интеллигенцией.

Не говоря уже о попытках пресечь на корню венгерский и чехословацкий варианты социализма.

Помню, Георгий Арбатов написал Андропову письмо о несогласии с его подходом к искусству, к интеллигенции.

Андропов ответил очень жестким письмом и практически разорвал с нами отношения. Перед самой его смертью, правда, помирились...

Андропов понимал, что страна зашла в тупик, искал выход… Если бы он не умер так рано, то, вполне возможно, сейчас мы жили бы по китайскому сценарию: движение к рынку при руководящей роли партии.

Хотел я написать о Юрии Владимировиче книгу. Начал работать. Но когда дотронулся до архивов КГБ, понял, что не могу написать о нем хорошо, а плохо писать не хочу.

- Александр Евгеньевич, это правда, что авторство знаменитого в советские времена слогана «Экономика должна быть экономной» принадлежит лично Вам?

- Я бы сказал так: его придумали в нашей группе советников, работавших с Брежневым. Мы даже не придумали, а перевели на плакатный, лозунговый язык банальную экономическую истину: желательно производить максимум продукции при минимуме затрат.

- Признайтесь, рисковать в журналистике Вам часто приходилось?

- Сознательно я не лез на рожон, но бывали сложные ситуации.

В «Известиях», например, я первым в начале семидесятых написал, что невозможно выиграть ракетно-ядерную войну.

Наши генералы были тогда уверены в обратном. По указанию партийного руководства в газете меня «поправили», вызывали даже в Главпур, где меня пробовали перевоспитать.

Поскольку за границей считалось, что Бовин выражает точку зрения Брежнева, то появилась версия о якобы возникших противоречиях между партией и армией.

Был еще случай с моей статьей, где я критиковал тогдашнего иранского духовного лидера аятоллу Хомейни.

Разразился страшный скандал. Хомейни потребовал, чтобы меня сняли с работы.

Мне, конечно, было легче чем коллегам, поскольку даже работая в «Известиях», я оставался в команде советников Л.И. Брежнева. И спина у меня была прикрыта.

– Много было проблем, когда Вас назначили послом?

– Хватало. Надо было заново создавать посольство. Притираться к мидовским порядкам. Влезать в ближневосточные хитросплетения. Но было интересно.

А книги писать было некогда.

Поскольку я никогда не поносил Израиль, всегда резко отзывался об антисемитах, то меня зачислили в евреи задолго до моего появления в Земле Обетованной.

Увы, все мои дедушки и бабушки из города Шацка Рязанской губернии.

А там от Рождества Христова евреев, кажется, не было. Жаль, был бы евреем, может быть, был бы поумнее…

- За время работы в Тель-Авиве какой самый главный вывод Вы сделали?

- Израиль – наиболее надежный стратегический партнер России на Ближнем Востоке.

- Какие события вашей жизни Вы считаете самыми трагическими?

- Их два - ввод советских войск в Чехословакию и развал СССР.

Чехословакия давала социализму шанс трансформироваться, но выжить. Но тогдашняя верхушка КПСС не поняла или не захотела понять этого.

После Праги кризис социализма стал приобретать необратимый характер. Кстати, и это поначалу нами не было понято, Михаилом Горбачевым, в частности.