Георгий Степанов. О любви.

Автор: Георгий Степанов

Солнечный блик, играющий в прятки с горным ручьем. Ускользающая красота ускользающей, но при этом вполне осязаемой бабочки.

Густая синева неба над августовской Венецией, распахнутой навстречу этой бездонной выси. Растаявшие снега великой горы Килиманджаро.

Море, которое помнит нас детьми, и мы, помнящие его вечным.

А любовь, та, что соединяет мальчика и девочку, юношу и девушку, мужчину и женщину (лат. amor aequalis, по определению философа Владимира Соловьева)?

Что она помнит, что знает, куда летит, с кем и во что любит играть, какие у нее цвет и свечение, где и сколько она живет?

Нет у меня ответа. Не нахожу я точки отсчета, привязки к чему бы то ни было. Бесполезно пытаться облечь любовь в четкие формулировки, уложить в некие пространственно-временные координаты. (Только не напоминайте про инстинкт продолжения рода – не вижу прямой связи).

Как мне видится, она не принадлежит миру смертных, обитая в ином измерении.

И принять может любые формы: часто это слепая стихия, непостижимо мощным светотепловым валом накрывающая душу, но порой – неведомый зверек, крошечный живой комочек, который робко, но настойчиво стучится в наши сердца и рано или поздно поселяется там.

А когда пара распадается, это трогательное существо долго и мучительно умирает, прося пощады, напоминая о себе всеми возможными способами – через сны, через боль, через тоску, через видения.

Принципиально иной подход к вопросу любви, сугубо рациональный, предложили антропологи.

По их выкладкам, в период страстной любви мозг вырабатывает допамин – вещество, которое дает ощущение эмоционального подъема и вырабатывается от 6 месяцев до 3 лет.

Французский прозаик Фредерик Бекбедер подтвердил это заключение книгой «Любовь живет три года».

А граф Калиостро в «Формуле любви» рассуждал так: «Огонь тоже считался божественным, пока Прометей не выкрал его. Теперь мы кипятим на нем воду. То же самое я сделаю с любовью».

Но сама по себе любовь – не жидкость, не газ, не твердое тело, ее ни в какую емкость не загонишь («Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?» - писал на созвучную тему Николай Заболоцкой).

И вывод, что именно мозг продуцирует и подпитывает любовное чувство, вызывает у меня отторжение на интуитивном уровне.

Сладостные грезы и гнетущая тоска, эйфория обретения и страх потери, воплощение мечты и край бездны, растворение друг в друге и замогильное одиночество – у трансформера под названием «любовь» бесчисленное множество полярных и одновременно взаимосвязанных сторон.

Впрочем, все они в своих смешениях сводятся к двум, опять же неразделимым граням – «аверсу» и «реверсу».

Кто-то может возразить: «Какая чушь! Давно всем известно, что любовь – это Бог, а Бог – это любовь».

Но позвольте, речь не о жертвенной, безусловной любви Бога к человеку – «агапэ» (др.-греч. ἀγάπη). Кроме того, я исхожу исключительно из своих сугубо личных ощущений и опыта. В которых, увы, от Божественного начала до инфернального тупика – один шаг.

Когда первое неведомым образом трансформируется во второе, точнее, заменяется им, происходит некая потайная реакция, по ощущениям действительно напоминающая химическую.

Когда объект любви уходит НАВСЕГДА, утрачивается и связь с космосом. И на губах возникает приторный вкус смерти. При этом я не перестаю любить человека, только это уже принципиально иное состояние - страшное.

Продолжать месяцами, годами любить призрак, любить, когда на месте некогда искрометных отношений осталось пепелище – за гранью понимания вещей, за пределами ума и самоконтроля.

Мной словно кто-то управляет, заставляя поверить в абсурд. В то, что разрыва следовало избежать любой ценой, даже ценой запредельного унижения, а значит, личностной самоликвидации.

Губы сами собой шепчут имя любимой, повторяя его бесконечно, а иногда этот шепот переходит в крик, незаметно для меня и явственно для окружающих.

Глаза ищут (и видят) любимую в каждой встречной и поперечной женщине повсюду, где бы я ни оказался – в метро, в аэропорту, на железнодорожном вокзале, в супермаркете, на работе, на улице, и так далее.

Ноги получают команду бежать к ней - туда неведомо куда. Рукам велено обнять ее – то есть пустоту.

Любовь сводит и соединяет заведомо несоединимых людей, порождая в них (чаще, в одном, а не в обоих) иллюзию обретения родной души и столь долгожданного, подлинного и непроходящего счастья.

В этом смысле любовь – чудовищная ловушка: сначала она проносит лодку с парой влюбленных по усыпанной лепестками роз тихой речке, а затем, по истечении конфетно-букетного периода, ввергает ее в бурлящую, изобилующую порогами и перекатами темную стремнину.

И здесь встает выбор: либо из этой стремнины поскорее выбраться, но - ценой неминуемого разрыва и связанных с ним колоссальных потерь, либо попытаться превратить этот экстрим в обоюдное удовольствие и образ жизни.

Да, конечно, есть на свете любовь, воспетая в веках. Тристан и Изольда, Орфей и Эвридика, Ромео и Джульетта, Лейли и Меджнун, Одиссей и Пенелопа, Фархад и Ширин, Ланселот и Гиневра, Марк Антоний и Клеопатра, Паоло и Франческа, Элоиза и Абеляр, Салим и Анаркали, принц Альберт и королева Виктория.

Все это известные образцы надмирного, переборовшего саму смерть союза мужчины и женщины, безупречного и нерасторжимого, как у блоков в пирамиде Хеопса, соединения и совпадения душ.

Кроме того, существует масса примеров не из истории, легенд и эпосов, а из нашей с вами повседневности – когда пары живут долго и счастливо, и умирают «в один день». 

Но есть и состояние, явленное, скажем, в фильме «Сука любовь» блестящего мексиканского кинорежиссера Алехандро Гонсалеса Иньярриту. Его герои проваливаются в любовь как в черную дыру, которая высасывает из них все соки и ничего не дает взамен.

Любовь в этой киноленте - синоним ада, гибельной венерической заразы. Она не знает пощады, не выбирает своих жертв и косит всех без разбора.

Надрыв, безысходность, не проходящая невыносимая боль – вот плата и расплата за безрассудство, поначалу сопровождающееся чрезвычайно приятными ощущениями.

В общем, любовь – невыразимо прекрасная вещь в себе, эдакий ящик Пандоры с огненным содержимым. Да, она делает невероятное – стирает, сжигает, нивелирует различия в характерах, привычках, качествах двух влюбленных.

Она возвышает и очищает. Но у этого замечательного состояния есть свои сроки. И эти сроки, как правило, минимальны в тех случаях, когда «стрелы Амура» поражают абсолютно разных, зачастую антагонистичных по своей душевной и интеллектуальной организации мужчину и женщину. Стрелы – неизменно однотипные, а вот люди…

Любовь зла, знаете ли…

Эрих Фромм определил две противоположные формы любви: любовь по принципу бытия и любовь по принципу обладания. Первую он также назвал плодотворной, вторую – неплодотворной.

Но носители и той, и другой – опять-таки люди, а не инопланетяне. Одни, по Фромму, проявляют интерес, сочувствие, уважение и заботу в отношении объекта своей любви, стремятся познать его, считаться с его интересами.

Другие лишают объект своей «любви» свободы и держат его под контролем. «Такая любовь не дарует жизнь, а подавляет, губит, душит, убивает ее», - пишет выдающийся философ и психолог. 

Его слова – очередное подтверждение тезиса: дуализм любви кроется не в ней самой, как в некой независимой, непостижимой субстанции. Все куда банальнее. 

Закончить эту неподъемную тему хочу моим любимым с юношеских лет четверостишием Владимира Соловьева. Оно обнадеживает, хотя и оставляет вопросы:

«Смерть и время царят на земле, -

Ты владыками их не зови;

Все, кружась, исчезает во мгле,

Неподвижно лишь солнце любви».

(Октябрь, 2017 г.)